Я стал писать. А вы теперь читайте.
За вольности, однако, не браня:
Они мне чужды; в них - вы это знайте! -
Повинен тот, кто вдохновил меня.
Не автор я, меня не осуждайте!

Эварист Парни "Война богов"

Как-то однажды, странствуя по Руси, БратУжас[1] остановился в городе по имениГустышино. Там водился третьестепенныйзоотехник Мохов, человек незаметный идерганый. А в Брате Ужасе после коллизий,описывать которые здесь нет никакойнадобности, открылся дар, гипнотический ипророческий сразу, позволявший проникнутьв глубины, лежавшие еще дальшепотустороннего.
Брат Ужас не задержался: он выспался поддубом вековым, испил недорогого чаю исовсем уж было собрался в путь, как вдругнаткнулся на зоотехника. Мохов трусил,старательно огибая мелкие камушки и кочки.Дела его шли неважно, вчера былторжественно отмечен день формированияабстинентного синдрома. Конечно, не сам посебе день, а его годовщина, произвольноназначенная.

С утра он поругался с Деминой, с которойсостоял в гражданском браке. Она считала,что ведет у него хозяйство, и вот сталакричать:
- Все трусы сжег, падла! Сядет в сортире ипапиросой трусит, уголья сыпятся. А дуляразгуляется спьяну - так давай пожар тушить.
Мохов сначала не слушал, он пошел в ванную.Там он мыслил: "Хлопотное это дело - мытье.Хоть бы придумали что".
А Демина все бубнила. Наконец, Мохов пожалел,что не прислушался вчера к совету отрывногокалендаря и не занялся очищением дома. Каккалендарь ни вразумлял его, он не внял, а зря.Теперь Мохов оправдывалсядвусмысленностью совета: он, дескать, непонял, что надо чистить - себя ли дома илисам дом.
- Иди, погляди сюда, что тут! - кричала Демина.
"Хорошо, что я зоотехник, - подумал Мохов. -Мне нравятся звери за то, что они не люди.Смотришь - вот-вот превратится, ан нет, сука,не добирает. Молодец. "

И выбежал из дома.

Тут и получилось, как утверждает песня поэтому, а также по всем прошлым и последующимповодам: вот пуля пролетела - и ага. Стараясьни за что не задеть и ни во что не упасть, онналетел на Брата Ужаса. Откушавший чаю БратУжас не стал его долго удерживать.
- Сделай сам! - пророкотал он сурово изначительно посмотрел зоотехнику в глаза. Иеще за плечи встряхнул.
После чего зоотехник вместил в себя идею,которая едва не припечатала его, как какого-нибудьклопа - такая она была блистательная,несоразмерная Мохову.

Брат Ужас давно ушел, а зоотехникпродолжал стоять, полуприкрыв глаза и времяот времени задумчиво пощелкивая пальцами.Идея осваивалась в новом вместилище; онауже стала множиться, пускать побеги, и Моховникуда больше не пошел, а вернулся домой изаперся в сортире, на который Демина толькокричала, но не помыла.

Там он освободился от шлаков. Не от тех,что знакомы любому, и вообще он вчера незакусывал; Мохов расчистил себе ментальноепространство, избавившись от многихбесполезных воспоминаний и мыслей.Расчистка проводилась причудливымзигзагом. Первой жертвой стала теманаучного доклада, прочитанного напартийной конференции лет восемнадцатьтому назад. Эта тема звучала так: "Сердцевинныйгод пятилетки как этап диалектическогоперехода приготовлений в свершения".Потом полетело к чертям пуританскоецеломудрие: Мохов не терпел распущенности иусматривал, к примеру, бисексуальность дажев сочетании "долби-стерео". Зато такназываемая русская идея усилиласьчрезвычайно - конечно, не вся, частично, всвоей практической части. Суть еезаключалась в том, чтобы не мешать русскомучеловеку заниматься своим делом; каким - эторазговор особый. Русский человек долженбыть захвачен мыслью или, на худой конец,материей. У русского в душе всегда естьнезаполненный участок, который надонапитать.

Часа через пол в кухню вышел не зоотехник,а целитель и маг по имени Брат Ладонь.
Он мрачно уставился на Демину, буравя еевзглядом.
Демина была женщина ничего, из тех, чтовырезают статьи о здоровой жизни илекарствах. Может, конечно, и нет, новыражение лица было как раз такое.
Она уже успокоилась и начала пересказыватьМохову сон. Ей приснился Господь Бог,явившийся в образе мальчика-почтальона.Присел, вынул из сумки бумажку и разорвал начетыре части.
- Ах! - всплеснула руками Демина, ждавшаяперевода. - Пропали деньги! …
Она очень живо переживала свое сновидение.
- В глаза смотри, - потребовал Брат Ладонь.
Тут она и рехнулась. Оделась поскромнее,настроила очи в землю и отправилась к людям.Сущей юродивой прыгала, квохтала, но вскорепритихла: ходила тенью, носила в тряпочкекусочек хлеба с сахаром, смотрела большесебе под ноги и словно что-то прикидывала,отмеряла руками. И так - день за днем, неделюза неделей.
- Грудь, грудь, - бормотала она. - Правая!

Брат Ладонь сделался затворником и никогок себе не пускал.

С Деминой потом приключилось еще чуднее:она набирала полный рот молока и прыскаланаправо и налево. Односельчане, когдавидели, что Демина, надувши щеки, идет,сворачивали в сторону и опасливокрестились. Она же приговаривала:

- Ой, мои ноженьки, рученьки, травушки,реченьки, березоньки, листушки, зверушки,заиньки, козоньки… Ой, тропушки, бродушки,полюшки, ветрушки. Ой, хлебушки, булушки,совушки, утушки…

Но вдруг все улеглось. Нашлись свидетели,видевшие, как Демина однажды зашла в домзоотехника, а сам Мохов к тому времени тожеслыл человеком божьим, потому что больным; очем промеж ними шел разговор, никто не знает,но только Демина вышла от Моховаобласканная и присмиревшая. Правда, онатеперь называла себя Сестрой по имени Грудь.А вот зоотехник словно с цепи сорвался, иначал исцелять направо и налево. Заговорилдве грыжи, высосал жировик, успокоилпадучую, свел бородавки. Прислаликорреспондента, который все не понимал сути,все допытывался: и как, мол, это все у васполучается? Как это вы все это так делаете? Ипрочее косноязычие. Брат Ладонь помолчал,давая ему выговориться, а после молвилрассудительно и весомо:
- Видите ли, дело все в том, что я могу все.
Дальнейший разговор стал бессмысленным.

А раз говорить не о чем, то к Брату Ладонипотянулся народ.
Стоя в очереди под дверью, люди качалиголовами и вдумчиво припоминали, не было ликакого знамения.
- Может, упала звездушка?! …
Может быть. Брат Ладонь медленно, но вернозанимался умным деланием: лечить он лечил,но мало-помалу собрал удивительный кружокпочитателей и единомышленников.

Странное это было общество, диковинныелюди. Смиренные - и в то же времявоинственные, отчаянно гордые - и готовые куничижению. Поговаривали, что это фанатики,но что есть фанатизм? - всего лишьдеятельная форма непрерывной медитации,направленная вовне. Предмет неважен.

Таким предметом сделалось бытие,причудливо понятое как тайное земноесуществование Божественного Тела, включаяотходы его жизнедеятельности - ногти,волосы и остальное. Отходам, между прочим,уделялось особенное внимание, и вся затеявременами походила на бунт атрибутов,обреченных на забвение. Брат Ладоньпоставил долгосрочную задачу:распространить влияние секты на всю Россию,так как в России все это и собралось

- Мы тоже хотим быть помянуты в БожиемЦарстве! - говорили отверженные. - Не Тебе лимы послужили, Господи?

Публика, надо признать, подобраласьподходящая и оправдывала необычныйсимволизм. Впрочем, Брат Ладонь был строг иследил, чтобы не было перегибов.

- Так и до божьего чирья дойдет! -предостерегал он. - Конечно, любой Господеньчирей здоровее самого здорового здоровья…Но наше дело - строить земной, чистый,незамутненный образ Всевышнего. Мы - Божьичлены: руки, ноги, туловище, власы. При всемпочитании малого нам следует думать оСовершенстве, его породившем…

Зоотехник, когда был пионером, участвовалв живой пирамиде. Видимо, что-то осталось.

Кто-то наверняка будет ждать описанияконкретных божественных органов, надеясьтем самым развить в себе предосудительноебесстыдство - вот и нет, в вопросе об этихчастях святого тела нет ничего зазорного, истатус божьего кала всяко выше статуса,скажем объединенного начальника штабов.Однако победило целомудрие. Было отмечено,что сомнительные части тела, несмотря насвою высокую принадлежность, в умечеловеческом имеют столь прискорбныйоттенок, что лучше избегать их вовсе иограничиться нейтральным, целомудреннымзакруглением, скажем, промежности - как удетских кукол по имени Барби и Кен.
Кроме того, роль Деминой ставила подсомнение божественный пол и намекала наандрогинность.

- Мы соберемся в Первочеловека, - обещалаДемина. - По имени Саддам Кадмон, так егозвали, я точно знаю, я это читала в газете"Аномалия".
- Бог един, - Брат Ладонь кивнул с буддийскимглубокомыслием, одним махом примиряяАллаха с Иеговой. Потом он пренебрежительноизрек: - Основные Церкви - это толькоподражание мистике.
Он уединился и долго молил небеса ониспослании себе в лоб четырехбуквенногоБожьего имени, которым можно было быоживить соборное тело. И через полчаса,выйдя к товарищам, сообщил, что мольбауслышана, имя открыто, но только ему одному,потому что оно секретное. Себя же онназначил после этого Правой Ладонью.
Его головокружительная карьера породиламелкое злопыхательство и зависть. БратВолос, к примеру, нашептывал секте пропоучительное зрелище, свидетелем которомуон некогда стал, проходя мимо зданияобластного театра.
- Они репетировали "Белоснежку", - БратВолос извивался, снедаемый праведнымнегодованием. - В перерыве высыпали на улицу,покурить. В чем были, высыпали, так и вышли:бабочки, мотыльки, жучки, зайчики. Сидятусталые, вздыхают. Один мотылек говоритжучку: "А меня в Золушку взяли! " Тот ему:"Кем? " "Бурундуком! " "А-а, тактебе уже бурундука дают! ! "

Ногти и Уши внимательно слушали, аМозольные Ороговелости украдкойкрестились. Им повсюду мерещилосьтаинственное зло. И в мотыльках. Однажды,стоя в храме, они расслышали, как маленькаягорбатая бабушка старательно и горестнопела, повторяя за батюшкой, но путалась, ивместо "яко кадило пред Тобою" у неевыходило "я крокодила пред Тобою", ноэто ее не смущало. Зато Ороговелостимгновенно усмотрели в этом знак. Они былиочень верующие, лучились радостью в связи сгрядущим появлением лжехристов. Сверкаяглазами, они улыбались мученическимоскалом и сладостно ждали этих лжехристов,чтоб пострадать за веру. Улыбки былимертвые, золоченые, подобные свечномунагару, выражавшие божественную сальность,трепет в чреслах от предвидения бед где-тотам, вдалеке.
- Я тогда посмеялся, - зловеще продолжал БратВолос. - А теперь мне не до смеха. Почему этоя только Волос, а он так вот, сходу, ПраваяЛадонь?!
Мохову донесли, Брат Правая Ладонь решилраздавить гадину, пока она еще зародыш.
- Господь желает остричь власы! - прогудел онна очередном собрании.
И строптивого Волоса с позором отлучили отнарождающегося Божьего Тела. А ПраваяЛадонь объявил себя Братом Мозгом.

Таким образом, в их обществе, помимо Мозга,собрались: Брат Шуица, Брат Ноздря, Брат Лоб,Брат Чрево, Брат Печень, Брат Кишка, СестрыНоги, Братья Стопы, Заспиртованное Сердце (Браткрепко пил), Правая Грудь, МозольныеОроговелости, Брат Участок Кожи и многиемелкие прислужники: Ногти, Зубы и те жеВласы. Правый Клык метил на вакантное местоЛадони, так как будущее духовное телостраны, Саддам Кадмон, пока что оставалосьбезруким.

Никто не работал; кормились, чем Богпошлет.
Демина, статус которой окончательнолегализовался, вернулась к молочнымпроказам и стала для секты своеобразнойвизитной карточкой. Конечно, нашлисьсочувствующие. Если бы не они, то обществовряд ли выжило, потому что вербовка новыхБожьих членов, порученная Брату Лбу, шла соскрипом.
Брат Лоб выходил на бульвар и приступал кпоискам. Заметив на лавочке какого-нибудьбездельника, Лоб подсаживался к нему иозабоченно басил:
- Что ты тут газету умиляешься, читаешь? Вотпомрешь - там тебя ждет кое-кто.

Несмотря на это, дела у секты шли лучше,чем можно было ожидать. Брат Ужас мог, если бзнал о них, гордиться собой: там, откуда оншел и где был просветлен, единодушие имассовость были вызваны коллективнымотравлением. Здесь же никто не травился,хватило малого, благо население Густышинадавным-давно созрело для пониманиярадикальных идей.

Брат Мозг читал закрытые лекции.
- Каждый орган уникален, - провозглашал он. -Палец, ковыряя в носу, не видит цели, нохозяин видит. Палец же наполнен его волей,которую постигает лишь частично, какидеальную идею ковыряния в носу. Но целое несильнее ли части, маловеры?
Маловеры смущенно ежились.
- Оставь сомненья всяк сюда входящий, -назидательно предупреждал Брат Мозг. - Богиспугался, что станут, как боги. Значит,могли?

Все шло достаточно гладко. Каждую субботупроводилось мистическое построение. Этомероприятие происходило за городом, налесной опушке, до которой было рукой подать.Начинали, как уже говорилось, с живойпирамиды, но члены множились, и вот колоссзашатался, а однажды упал. Тогда решилистроиться лежа. Пролетавшие вороны и стрижиудивленно смотрели вниз: там, в ненадежномудалении, раскидывала руки и ногифантастическая фигура. Правая грудьпопрыскивала белым.

Фигура росла; к каждому новому сборуобъявлялись и прирастали свежиеанатомические детали: суставчики, мышечныетяжи, мелкие кости; один раз явился ПравыйГлаз, но его вскоре выбили за попыткураскола. Нас в дверь, мы - в окно; Глазобъявил себя Третьим и обещал спрятаться,однако не помогло, выгнали с позором ипригрозили на прощание чем-то ужасным.

Еще одна ссора возникла между БратьямиЛбом и Мозгом; Лоб считал себя единственнымзаконным хранителем волшебного имени и непонимал, почему это имя узурпировал Мозг; онтребовал открыть тайну и сделать как надо,то есть чтобы на построении Мозгукладывался ничком, а он, Лоб, как и положено,садился сверху, распространяя лучи; емутоже показали шиш, обозвав буквоедом икнигочеем. Лоб сдался, и все осталось, какбыло: то есть Мозг садился, венчая собойконструкцию, а впереди сажал Лба, из-закоторого вещал, как это делал косноязычныйМоисей с Аароном.

Грибники и древние бабушки, склонные кстарческому бродяжничеству, обходилисобрание стороной.

Но вот стряслась нежданная беда: с БратомМозгом приключился удар. Брат Ужас,вкладывая в сосуд сокровенное знание, неозаботился выбором и поиском, а емкостьоказалась дрянь, с изъяном, и вот рвануло.Мохова положили в больницу, и он лежал,подавая с койки какие-то грозные знаки.
- Левой рукой, - насмешливо уточнил Брат Лоб,навестивший больного в компании жизненноважных органов. - А правая-то отсохла!
И принял власть.
Вместо секты постепенно стала шайка. Лоб,личность с уголовным прошлым,забеспокоился о материальном обеспечении,и Прообраз приступил к лихим делам.Строились свиньей, расхаживали по леснымдорогам; грабили всей фигурой. Городскиеобыватели из тех, что не участвовали вСаддаме, взвыли.
- Этот… как он… джихад, - говорил Брат Лоб,подсчитывая выручку.

Выстраивая Кадмона в клин, он запихивалвнутрь самых робких и нерешительных. Органысмешались, и комплексный разбойниквывернулся наизнанку. Опять появилисьнедовольные, которые считали СоборноеСущество по определению мирным и не любящимнасилия. Кто-то даже усмотрел в этом теньПервородного Греха - не столь космического,как тут же уточнял этот кто-то, и сущностноотличного от того, неповторимого, скоторого все началось, но все же здесь былопадение, осквернение светлой идеи.
Фигуру залихорадило; распад мог случиться влюбую минуту.

Помогла милиция, которая сняла с повесткидня вопрос о властных полномочиях Брата Лба.Вавилонская башня угодила в засаду, и быломного чего. ОМОН выдрал клочья волос, отбилСаддаму печенку, переломал руки-ноги. Лобпонес Божье Слово в тюрьму, а те, что уцелели,до поры затаились.

Но тут за дело взялся Брат Чрево.

В миру он слыл любознательным человеком,падким на всякое новое. В свободное отпостроений время он рыскал по поездам,приторговывая мелкими предметамирелигиозного культа. Часто можно былослышать: "Картинки липучие, на пасхальныеяйца, с изображением Бога! Один Бог -пятнадцать рублей, два Бога - двенадцать,три - на десяточку". Читал все и верилвсему - например, доктору Кандыбе, которыйнаписал нечто о Святом Граале. Где, вчастности, утверждалось, будто "Известнысотни случаев, когда люди, разбив камень,находили в нем живую жабу"[2]. Брат Чревоуверовал и две недели говорил только окамнях. Он не был чужд целительству, любилхиропрактику и сам немного ею занимался.Покуда шло следствие, он успел увлечьсясоматотропной терапией в ее густышинскомварианте, понятном простому человеку. Как-тооднажды его, помещенного в забытуювнутриутробную позу, озарило.

Трудно сказать, чем было вызвано этоозарение. Брат Чрево и сам понимал, чтонавряд ли в далекие времена, когда онблаженным зародышем плавал в теплыхоколоплодных водах, его всерьезинтересовали проблемы безгрешногосуществования. Возможно, он толькозадумался - когда понял, что делает что-то нето, прорываясь на свет и раздирая в кровьуютную материнскую утробу, ибо та водночасье сделалась страшной и угрожающей,давила со всех сторон, вынуждая егобороться за жизнь, которая еще неизвестно,какая будет. Задумался не в полном смыслеслова, просто - запомнил, зафиксировал впредательском биополе то, что теснило,сжимало и плющило его со всех сторон. И вотоно восстановилось, преображенное в зрелуюмысль. В которой, как часто бывает, непрослеживалось никакой связи с исходнымигрустными воспоминаниями.

Короче говоря, он решил, что дальшеКадмону совершенствоваться некуда. Решениеблизко, достаточно просто протянуть руку ивзять.
- Во Кадмоне умрем, во Кадмоне и воскреснем, -буркнул Брат Чрево, остервенело листаякакую-то популярную брошюру.
А ночью обокрал бедную церквушку. Делопростое, да и навык уже был, но взял немного:церковное вино, несколько бутылок кагора.Оно, конечно, оставалось обычным вином, безпримеси мистики, но Чрево положился наобщую одухотворенность складскогопомещения.
- Не в ларьке же брать, - сказал он себе и дажеусмехнулся криво.
Потом назначил общее собрание. Никто неудивился, что руководящие функцииспустились сверху вниз. Пришли не все, вСаддаме случилось брожение: сила БратаУжаса, воспринятая Моховым во всей полноте,по удалению от зоотехника ослабевала, и внизших членах аукалась малой толикойпервичной энергии. Кроме того, многиенаходились под следствием и дали подписку оневыезде, особенно на опушку. Таким образом,влияние перводвигателя уменьшалось по мереотдаления от центра. Это привело к тому, чтона опушке сложилось только кадмоновотуловище, да и то кое-как, худо-бедно, плюсприлепились верные Ороговелости.

Стояла поздняя осень.
- Nevermore! - каркали вороны, но общество незнало языков.
Брат Чрево был настолько коварен, что нераскрыл свой замысел до конца. Он лишьсказал, что Саддаму предстоит причаститьсявсем телом.
- Синхронно! - предупреждал он, сдвигая бровии читая речь по бумажке, так как оратор изнего был плохой.
Бутылки, прикрытые узорным платом, лежали вгрибной корзине. Вина в них осталосьнемного, все больше отрава. Брат Чрево,которого во время оно очень плохо лечили,придумал даже красивое название:структурный моментализм. Под этимпонималось моментальное и смертельноеосвящение структуры. Он догадался, чтопричастник безгрешен лишь в то мгновение,когда сосет с ложечки. Через секунду онснова грешен, а согрешивший в малом -согрешил, как известно, во всем. Вот Чрево иналил в бутылки сильного лекарства, котороеесть яд в больших дозах.
Он важно прошелся, обнося братьев чаркой, незабывал и о сестрах. Потом улегся в середку,прикрыл глаза. Слова не приходили, помоглаДемина, привычно завывшая "утушек-бродушек".
Брат Чрево, кивая, забормотал:
- Один Бог - пятнадцать, три - на десяточку…
…Саддам Кадмон причастился. Стремяськоллективной душой в запредельные выси,телесно он стал расползаться; членыПервообраза стенали и корчились. Небоочистилось и было пустым, покинутое дажеворонами.

Когда все затихли, дышал только Сердце -как и положено сердцу, хотя бы и вынутому изгруди. Сердце был тертый калач, опытныйдегустатор.
Он выжил, готовый снова обрасти костями имясом. 

Copyright (С) март - апрель 2001	К ОГЛАВЛЕНИЮ