Я живу в подвале. Красивое место. Отчаянное, если можно так сказать. В углу всегда горит тусклая лампочка и освещает трубы, уходящие в глубину моего обиталища. Там я никогда не была, но знаю, что оттуда ко мне приходят мои соседи - большие серые крысы. Как ни странно, они никогда не пытались загрызть меня. Поначалу, когда я только-только переселилась в подвал, меня это удивляло, так как я все еще верила в страшилки моей бабушки о кровожадных грызунах. Правда, эти милые животные навещают меня нечасто. Видимо, есть какой-то другой ход к мусоропроводу, кроме того, которым пользуюсь я.

Мусор очень хорошо горит, но пламя от него едкое. Я даже иногда не могу разглядеть сквозь него камни моего импровизированного камина, когда пью чай из железной кружки. У меня целая коллекция таких чашек. Все они висят на длинных штырях, торчащих в ряд из стены над камином. Я достаю их тогда, когда ко мне приходят друзья. Это хорошие чашки. Думаю, они приносят счастье. Помню самые счастливые моменты моей жизни. Сидела я как-то на своем старом матрасце с такой вот железной кружкой, обнимая одного местного гопника, смтрела туда, откуда ко мне приходят крысы, и мечтала, что когда-нибудь там вспыхнет голубой свет, и оттуда придут красивые мужчины со своими красивыми женщинами и возьмут меня к себе на холодную звезду.

Летом, в теплые белые ночи я часто выбираюсь наружу, чтобы петь песни вместе с теми же друзьями или тихо беседоват с подружкой, лежа на траве. Но подруг у меня мало, я сложно схожусь с девушками. Все потому, что у меня не женская психология. И не мужская, конечно же. какая-то своя. Зато хорошо схожусь с сыростью и шумом подвальных труб. Первые христиане тоже жили под землей в катакомбах. У них была такая модная тусовка. Наверное, именно они придумали андеграунд. Для меня. Мой мир. Я рада, что он существует, что я живу в нем, и что вместе со мной там есть мои сны и видения.

Мне часто снится мое детсво. Ненавистное мне время. Но в снах вспоминаю только приятные моменты. Я сижу в своем штабе на дереве и обдумываю план военных дейсвий против мальчишек. Сколько себя помню, всегда играла только с мальчиками и всегда в "войнушку".

Еще я пишу книгу. Вожу по бумаге при свете своей неизменной электрической лампочки. И на чистом листе вырисовываются мелкие острые буквы. сама ничего не придумываю, не умею, просто записываю свои глюки. У меня даже есть своя "метода" вызывания глюков. Я сплю, но с открытыми глазами. Тогда снам легче проникнуть в меня, и они уже становятся не снами, а видениями. Вижу опять же тусклый голубой свет и красивых юношей. Потом рядом с ними оказываются девушки - тоже красивые, стройные. Они молчат. Вокруг тихо. Но я их понимаю и без слов. У них всех очень выразительные глаза. У кого-то мертвые и черные, у других - яркие, с искорками на дне, а бывают еще и светлые, большие, как бескрайнее голубое озеро, на берегу которого я родилась. Это мой народ. Но они редко ко мне являются. Может быть, потому, что я слишком много думаю о них.

Помню еще один мираж, про белую комнату. Там все белое: пол. стены, потолок. мебель. даже в маленьком оконце - белый зимний пейзаж. Звенящая тишина. И ко мне никто не пристает. Лишь иногда беспокоит медсестра, чтобы поинтересоватья моим самочувствием, или сосед - расказать о битве при Ватерлоо или о том, как он бросил армию в Египте, тихо.

Может, все это грядущее?

К черту глюки! Хотя они - составляющая моего счастья. Мне хорошо в моем логове наедине с самой собой или с моими друзьями, что в принципе то же самое; ведь мы одно целое, люди, в которых живут частички одного и того же сознания.

Только иногда я думаю, что же будет, когда голубой свет, мерцающий иногда в конце тоннеля, достигнет моего драного матрасца. Меня заберет к себе мой народ в наш красивый город со стройными зданиями и холодной необозримой рекой. Дальнейшего я себе не представляю.

В одном молодом и красивом городе жил домовой. Но он был не как домовые из других городов - маленькие, толстенькие, кудрявенькие - он был один. Один домовой на весь большой красивый город. Но он не чуствовал пустоты, ведь он не был обычным домовым, в нем было что-то демоническое. Он одевался в темно-серое или черное - очень любил эти дьявольские цвета. Он гулял исключительно ночью или вечером, что в его городе было почти одинаковым: на севере ночи светлые, небо прозрачное. Этого света и хватало ему, чтобы осмотреть свои владения. А зимой луна выглядывала из-за пушистых туч и тоже любовалась городом. Он приветливо улыбался и наблюдал за луной, как хозяин наблюдает за гостьей, которая удивляется убранству его дома. Часто он встречал на ночных улицах жителей своего города, но они и не подозревали, что перед ними домовой. Никак не выделялся он из толпы горожан: такой же красивый, стильный, высокий худой молодой человек. На нем была темная узкая одежда, обычная для тех, кто ходил по этим извилистым улицам. Он представлялся Вадимом. Из всех имен выбрал именно это на случай, если кто-то из людей заинтересуется его значением. Горожане его любили, как и друг друга. Их семьи представляли собой не только всех родственников, но и друзей, и друзей родных, и родственников друзей, они все жили одной большой семьей, хотя и были с виду холодны.

И красота их города была холодной. Это ему и нравилось больше всего. Если ночью на какой-нибудь улочке никто не появлялся, он начинал шепотом читать стихи здешних поэтов. Это были нтересные стихи - такие же, как люди города, как его здания и мосты - четкие, лаконичные, но с некоторой неожиданностью. Часто они страшили его обораванными на полуслове фразами. Он безумню любил эти стихи. Он любил и музыку этого города. Она тоже была своеобразной и звучала почти везде, где бы он ни появлялся. Она как бы исходила от него. Если он шел мимо одного из стройных красивых зданий в центре города, то музыка в его голове была спокойная, но величественная. А когда он смотрел на золотой шпиль, протыкающий пасмурное небо, то напевал какой-нибудь торжественный марш. Если ему случалось оказаться в каком-нибудь дворе, где на стенах домов местами обвалилась штукатурка, и виднелись красные кирпичи, то непременно откуда-то сверху, из раскрытого окна на четвертом или пятом этаже до него доносились звуки уже немодной, но особо любимой им и горожанами музыки. Эти мелодии он и слушал чаще всего. Казалось, сам город поет ему - настолько органично музыка вписывалать в его облик. Холодность, дерзкость и одновременная с этим восхитительность отличала его дом. Может быть. именно из-за этой холодности он и предпочитал гулять один - просто был занят мыслями о себе.

Больше всего ему нравилось, когда главная набережная его города была пустынна. Это случалась редко. Конечно, он мог усилием мысли заставить горожан покинуть это место, но он очень уставал, когда использовал свои демонические способности, к тому же не хотелось тревожить своих милых соседей. Но в те исключительные моменты, когда там никого не было, он был особенно счастлив. Его почему-то радовало одиночество. Наверное, потому, что ему было интересно наедине с самим собой. И он опять читал стихи, сочинял музыку, любовался своим городом и думал, думал, думал... Ему было о чем задуматься. Всего несколько дней в году он мог жить как человек. Как только занимался рассвет, он взлетал над своим городом и медленно растворялся в нем. И до следущего пришествия он чувствовал себя везде и был везде, был одним целым со своим городом.